Падение политкорректности

Фильм, в котором действуют наглые попрошайки и дерзкие иммигранты, просто не может появиться в Европе. Ведь они — «уязвимые меньшинства». О них можно только хорошо. А уж тем более фильм, высмеивающий «толерантность» к психически больным, к присутствию младенцев в учреждениях, к кучам мусора как к новому слову в искусстве, и представить себе нельзя. Такие мысли могут посещать только «агентов Путина», но никак не просвещённых европейцев.

Так мы думали и не сомневались в полной победе политкорректной догмы над некогда свободным духом европейцев. 

Но дух не победишь. Упёртым, но невинным советским коммунистам это не удалось, не удаётся и куда более злокозненным западным хозяевам дискурса. На фестивале в Канне «Золотую пальмовую ветвь» получил именно такой фильм — это «Квадрат» шведского режиссёра Рубена Эстлунда. И на этой неделе он вышел в прокат в России. Его представил в кинотеатре «Октябрь» известный русский современный художник Олег Кулик — он и сам послужил прообразом одной из фигур фильма.

Герой фильма, куратор музея современного искусства в Стокгольме, типичное дитя эпохи политкорректности и тоталитарного дискурса. Он говорит банальными штампами, следует линии невидимой партии так же неуклонно, как его коллеги во времена Брежнева, и так же склоняется к бунту, хотя и не смеет взбунтоваться. Такие фильмы делали в России на заре перестройки. Вот и настал их черёд на Западе. 

Современное искусство, которое навязали людям, — это мусор. Но это ещё и очень дорогой мусор. А готовят его посвящённые адепты, которые ведут себя так, как им положено. Миллионы долларов тратятся музеем и меценатами на создание кучек песка или — как в названии фильма — платятся просто за выложенный квадрат. Этот квадрат объявляется «территорией равенства, взаимной поддержки и доверия». Готово — с вас миллион долларов за произведение современного искусства. 

На банкет меценатов приводят живого «художника» — полуголого человека, играющего дикаря или обезьяну. «Дикарь» прыгает на столы, пугает гостей, но они всё терпят и восхищаются, пока он не начинает на самом деле насиловать гостью. Но и тогда её муж и друзья сидят не шелохнувшись — они уверены, что это перформанс, искусство, что этим нужно восхищаться. И уж точно — терпеть.

И только один гость-старичок, не вполне созревший для понимания искусства, бросается на «дикаря» и спасает женщину. А после этого на «художника» бросаются все гости и убивают его. То есть народ-то, конечно, вышколен и полностью послушен, но глухое недовольство и готовность к бунту уже находятся близко к поверхности. 

Прообразом «дикаря» и был русский художник Олег Кулик, который в девяностые годы представлял перформанс «Человек-собака», и даже тяпнул за щиколотку дочь стокгольмского куратора — на самом деле, не в кино. Олег с тех пор изменился, создаёт искусство в более понятном ключе, его «человек-собака» остался эпатажем прошлого, вроде жёлтой кофты Маяковского. И всё же на презентации он пытался убедить зрителей (безуспешно), чтобы они не видели в фильме наезд на современное искусство. Прости, Олег, но мы больше верим своим глазам, чем клаке кураторов и арт-критиков. А фильм, получивший первый приз в Канне, служит нам тем же сигналом, что и вмешательство старичка гостя. 

Но фильм вовсе не ограничивается злой сатирой на современное искусство. Герой сталкивается с попрошайками — в реальной Европе, в частности в Швеции, под влиянием парализующего «дискурса толерантности» перед каждым магазином сидит попрошайка. Это не мигрант, не беженец из Сирии — нет, это цыган или цыганка из стран Восточной Европы (Румынии, Болгарии и других), включённых в Евросоюз, чтобы лучше противостоять России и проводить проамериканскую политику. Их привозят организованно цыганские бароны на трёхмесячные вахты, расселяют их, распределяют, где кому сидеть, пишут им однотипные таблички «Помогите матери шестерых детей» и собирают с них оброк. Эти попрошайки страшно раздражают шведов и прочих западных европейцев, но они не смеют возмутиться. Ведь попрошайки — vulnerable minorities, «уязвимые меньшинства». 

Так и наш герой. К нему пристаёт цыганка, он говорит, что у него нет наличных денег (наличка мало употребляется в современной Швеции), но предлагает купить ей еду. Она нагло требует купить ей чиабату с сыром, но без лука. Максимум, на что хватает смелости у нашего героя, — это купить ей чиабату и предложить самой убрать лук. 

В музее работает и иммигрант из Африки. Мы не слышим его замечаний по искусству: создаётся впечатление, что его единственная квалификация — это его внешний вид, который обеспечивает diversity, «разнообразие», требуемое по дискурсу толерантности. Он уговаривает героя совершить рискованный поступок, обещая взять на себя риск, и подводит его, а потом сдаёт. Но герой не смеет даже возразить. 

Американская журналистка-блондинка затаскивает героя в постель. Но и тут нет ему радости. Она ведёт с ним длинную, утомительную беседу, обличая в нём человека, использующего своё положение в обществе для того, чтобы овладевать женщинами. Ведь в сегодняшней Швеции дискурс толерантности считает изнасилованием даже секс по взаимному согласию, если потом женщина сочла, что её использовали.

Мальчишка-иммигрант гоняет нашего героя, а тот долго не смеет ответить. Наконец он отталкивает дерзкого мальчишку, но совесть его мучит, и он отправляется каяться перед мальчиком. 

Конечно, наш герой в разводе, но время от времени его бывшая присылает к нему его дочек — когда ей нужна свобода. 

Короче, даже у такого блестящего красавца, занимающего самое верхнее место в пищевой цепочке Запада, положение крайне уязвимое. Он заранее проигрывает и цыгану-попрошайке, и наглому мигранту, и феминистке, и цветному сослуживцу. Он участвует в создании «искусства» на грани или за гранью шарлатанства. Завидовать нечему. Он справляется: феминистке он льстит, что она, мол, и впрямь классный трофей, цыганке отдаёт все деньги, прогоняет мальчишку... Но большой радости в этих победах нет.

Появление такой острой сатиры в современном европейском кино — это неожиданность. Ведь лишь несколько лет назад великого режиссёра Ларса фон Триера прогнали с Каннского фестиваля драными тряпками за попытку выйти за рамки политкорректности. А сегодня Эстлунд получает первый приз в Канне.

Этот поворот предсказывает скорое падение политкорректности. Да, сам Эстлунд не переступает красную черту. Его герой кается, произносит монолог о необходимости большей и лучшей помощи побирушкам и мигрантам, отказывается от свободы слова, если она противоречит дискурсу толерантности. Но и в первые годы перестройки первые перестроечные фильмы пришивали в финале верность делу Ильича. 

Пройдёт ещё недолгое время, и фильм Эстлунда будет казаться робким. Западная Европа откажется от своей покорности продиктованному американцами дискурсу, пошлёт домой восточноевропейцев, поставит на место всех бенефициаров толерантности. А тогда по-другому сложатся и отношения с Россией — одной из немногих европейских стран, где мужчины не порабощены.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.